Эволюция и ковид / Наука подтверждать

Ю.В. Чайковский, историк науки

В предыдущей статье (8 июля 2020 г.) было отмечено, что эволюционисты молчат о пандемии, поскольку сказать им нечего. И, как бы в ответ, появилось интервью профессора Г.А. Базыкина, где, в беседе с журналистом, сказано следующее.

Мир 24, 21 июля 2020

– Каков главный вывод первого исследования геномной эпидемиологии COVID-19 в России?

Георгий Базыкин: Выводов несколько, исследование описательное. Основное – завозов коронавируса в Россию было множество. Нет никакого «нулевого» пациента, как говорят эпидемиологи, которого можно обвинить в том, что он привез коронавирус в Россию. По нашим данным, было не меньше 67, но, я уверен, что было гораздо больше независимых эпизодов завоза. […] В основном, это были привозы из стран Европы, был случай из Саудовской Аравии.

– Вы говорили, что в геноме каждые две недели происходят изменения. Количество мутаций влияет на свойства вируса, его способность заражать?

Георгий Базыкин: Пока что мы этого не видим, не видим никакого эффекта мутаций на свойства вируса. Есть […] одна мутация, которая, по некоторым сообщениям, увеличивает заразность вируса, но это очень небольшие эффекты – порядка 5%. Это гораздо меньше, чем разница между риском, которому подвержены люди разных возрастов, с разными сопутствующими заболеваниями, даже люди в разных странах. […] Волноваться про дальнейшую эволюцию этого вируса нам рано.

– Что может произойти, если вирус начнет эволюционировать?

Георгий Базыкин: Очень сложно сказать, потому что теоретические предсказания сильно зависят от предположений, которые вы делаете. […] Мутации, которые будут увеличивать его заразность, будут поддерживаться естественным отбором, будут распространяться. Здесь будет действовать такой простой естественный отбор, как открыл Дарвин. Но что будет происходить с мутациями, которые будут влиять на тяжесть течения заболевания, мы сказать не можем. С точки зрения вируса это не так важно, ему важно передаться в следующего человека, тогда он увеличит число своих копий. Вирус об этом не думает, не планирует.

Но естественный отбор будет способствовать таким вариантам вируса, которые будут приводить к высокой трансмиссивности. А что именно он делает с тем человеком, в котором он побывал, это с точки зрения вируса не так важно. Поэтому здесь строить предсказания очень сложно. Мы знаем, что бывают вирусы, которые по мере существования в людях ослабевают, бывают те, которые не меняют свои свойства в течение многих веков, например, вирус оспы.

Н-да. Вирус не думает, ему думать нечем, святая правда. Но профессорам думать вроде бы по штату положено, и вот мы нам предложены мысли. Отбор способствует повышению заразности, однако никак не влияет на тяжесть болезни – это любопытно, но как с цифрами? Без них наблюдение не более ново, чем то, что за четвергом следует пятница.

А цифра приведена лишь одна: изредка и то не наверняка, заразность повышается на 5%. Если так, то нужны многие десятилетия неизменных условий, чтобы отбор сколько-то заметно повысил статистику заболеваний. И то – при низкой смертности (высокая ослабит слабый рост заразности).

На самом деле Covid-19 возник, словно чёртик из коробочки, и явно не за счет такой мутации, о каких говорит профессор, – за месяц он заразил провинцию в Китае, а за полгода поразил 14 млн людей по всему миру, отправив из них в могилу 600 тыс. Далее, придя из Китая, где смертность от него не превышала 5%, в Западную Европу, где убивал до 16%, он повернулся снова на восток, в Россию, где смертность от него снова опустилась ниже 5%. Это профессора не заинтересовало ничуть.

Не привлекло его и сообщение, что липкие кончики, радикально повышающие заразность, ковид-19 мог получить вовсе не путем мутации, а от другого коронавируса, живущего в зверьке панголине. Вероятность независимого появления того же комплекса мутаций меньше одной квадриллионной, зато зараженные панголины продавались тогда на рынке в том самом Ухане, откуда и пошла пандемия[1]. Казалось бы, сообщение итальянского вирусолога Роберто Гатти должно было «поставить на уши» всё ученое сообщество, но этого не случилось, и, как видим, наш нелюбопытный профессор оказался в мейнстриме. Его занимает другое – путь распространения вируса.

Путь этот мы знали и так, из прессы, но он уверенно подтвердил: в Россию вирус пришел из Европы (один переносчик был из Аравии), но не из Китая. В том и состоит его «описательное исследование».

Для дарвиниста это привычно – выявлять линии от предка к потомку при полном невнимании к остальному[2]. Называется это филогенетикой; в последние годы она приняла формы геномного анализа, это профессия Г.А. Базыкина.

Он – сын моего покойного друга молодости Александра Дмитриевича Базыкина, биоматематика, так что я слежу за его публикациями и радуюсь успехам. Однажды, 15 лет назад, мне случилось беседовать с ним, тогда еще стажёром. Желая выяснить, чем он занят, с огорчением убеждаюсь, что по эволюции он не читал ничего, даже о Дарвине не знает ничего, кроме шаблонных фраз, и советую ему хоть немного расширить кругозор. Ведь чтобы сознательно признавать верность дарвинизма, необходимо знать, чем он отличен от иных взглядов на эволюцию.

Он не послушался и оказался прав: быстро стал профессором. В отличие от меня – за 55 лет работы я лишь однажды, в голодные 90-е, когда на основной работе зарплату не платили месяцами, попросил в престижном Физтехе декана (в ответ на его дружеское предложение писать докторскую) сделать меня доцентом. Ведь чтение собственного курса лекций требует от лектора быть хотя бы доцентом, тем более в престижном Физтехе. То была наша последняя беседа.

Потом уже выяснилась моя бестактность: дружеское предложение ни к чему не обязывало декана (наоборот, он мог отчитаться еще одним остепененным доктором), а повышение зарплаты требовало новых денег, каковые поступали, однако, целиком распределялись среди начальства. Мне ли, с моей административной беспомощностью, давать успешному молодому профессору советы? И всё же осмелюсь.

Дарвину не раз указывали, что предложенный им как бы механизм эволюции – это еще не понимание эволюции. Чтобы достичь понимания ее механизма, нужны были как опыты, так и более широкая точка зрения, нежели указание на мелкую изменчивость уже существующих признаков, и ни на что более. Что предложенное им – не доказательство эволюции, а «смягченный креационизм» (сам термин родился через сто лет). Ведь Дарвин исходил из идеи независимого творения пяти или шести исходных классов животных и, более того, упорно уклонялся от анализа проблемы появления у них новых органов и основных свойств.

Но Дарвин, в отличие от дарвинистов, умел слушать. Он долго отмалчивался, наконец, всё же понял, что ответить ему нечего, и последние 10 лет жизни полностью отошел от эволюционизма ( «Я забросил все теории».) Зато именно в эти годы он сделал несколько великолепных наблюдений и стал одним из основателей психологии эмоций и экологии почв.

Вся последующая история эволюционизма прошла вне дарвинизма, если не считать того досадного факта, что дарвинизм традиционно противился и противится всем иным взглядам, а затем, когда они все-таки утвердились в науке, объявляет их своей составной частью. Лучше всего это заметно именно на мутациях (их как раз и исследует Г.А. Базыкин), их дарвинизм долго отрицал (отсюда взгляды Т.Д. Лысенко).

Данный факт хорошо виден на спорах столетней давности. Тогда о механизмах мутаций ничего не знали и называли ими самые разные явления. Когда, во второй половине ХХ века, о мутациях многое узнали, то различие раскрылось. Есть так называемые точковые мутации (о них и рассказал Г.А. Базыкин), они, действительно, случайны и никак не направленны, причем никогда не приводят к новациям, хотя могут кое-что портить. Остальные мутации явственно избирательны, что сотни раз показано.

Разумеется, всегда делались попытки улучшить мутационную схему эволюции, и одна принадлежала мне. 20 декабря 1972 г. я сделал в МОИП доклад «Эволюция хромотипа посредством нехромосомной адаптации», где была представлена самая простенькая схема генетического поиска – влияние стресса на мутабильность. Утверждалось, что повышение мутабильности при скверных условиях жизни облегчает адаптацию вида к этим условиям[3].

Доклад вызвал, несмотря на маскирующее (от запретного тогда ламаркизма) заглавие, всеобщее отторжение. Все, кто высказались, были против любых посягательств на полную ненаправленность наследственных изменений, а один старец-классик крикнул с места: «Это лысенковщина!», явно забыв в гневе, что Лысенко отрицал всякую роль случайных мутаций, а о стрессе не слыхивал. Словом, сказанное в докладе единодушно сочли лженаукой.

Ярость выступавших была такова, будто перед ними людоед, призывающий пожирать живых детей. Лишь одна знакомая решилась по окончании заседания подойти ко мне (остальные побоялись) и сказала: «Что поделать, против фактов не попрешь». Она явно приняла ругань за факты, но хотела меня утешить.

На самом деле, никто ничего не высказал против фактической работоспособности предложенной модели, всех возмутил сам факт покушения на школьную истину. И лучшее, что было мне потом сказано доброжелателем: «Зачем это, если и так всё понятно?»

Через 20 лет генетический поиск, под различными названиями, был общепризнан, притом в куда более широких рамках, а ныне почти забыт эволюционистами как слишком слабая частная схема, как «смягченный креационизм» в духе дарвинизма, мало что объясняющий.

Покойный А. Д. Базыкин был одним из немногих в зале, а может быть, единственным, кто знал, что на самом деле еще ничто не понято, и в наших дипломных работах мы перед этим попытались хоть чуть приблизиться к пониманию хотя бы простейших актов эволюции. Вскоре он ушел от проблем эволюции в моделирование популяционных процессов, где достиг заметных успехов. Увы, он рано умер.

Базыкин-отец славился своим скептическим взглядом на всё вокруг (скептическим, но не циническим), поэтому его любили слушать. Однако вряд ли он многое успел объяснить Базыкину-сыну, которому, видимо, тоже «и так всё понятно». Который, в частности, понял, что «теоретические предсказания сильно зависят от предположений, которые вы делаете», и выбрал те, какие ничего не говорят по сути, а потому безопасны. Потому и выводы его ничего не говорят о природе злых болезней типа ковида, об их внезапном появлении невесть откуда, зато они удобны – всё, как в учебнике столетней давности. Даже давняя скромная идея генетического поиска, немного развившая дарвинизм и вошедшая в некоторые руководства, ему ненужна (уж не лысенковщина ли это?), и без нее же всё ясно.

Конечно, о тех данных, что ковид-19 быстро меняется, обманывая иммунитет жертв, причем меняется не через одиночные мутации, а массово, у него нет ни слова. Ведь о них в учебнике дарвинизма не сказано, значит, их быть не должно, а потому и не может быть. Зато подтверждения учебника в «описательном исследовании» заботливо собраны. Нет, они не лживы, они просто не о том, что надо знать для борьбы с заразой. (На самом деле перед нами акт эволюции биосферы, о чем уже много написано. Он неожидан и требует понимания немедленно.)

От такой «науки» едва ли можно ждать спасения из наших бед, но она хорошо кормит своих приверженцев, так что желаю им успехов в вытеснении конкурентов. Ведь в этом и состоит наука, как учил юного Егора Базыкина его еще более успешный шеф[4]. И советую сыну моего покойного друга молодости плодотворно продолжать начатое. Но пользу для дела, уж извините, придется искать у иных авторов.

работы,  эволюция,  наука 

24.07.2020, 1371 просмотр.